- Капитан, отказ системы, - говорит Гвендолин.
Она всегда говорит ему "Капитан", когда что-то летит в бездну. Как они сейчас, например. Как будто призыв мифического Капитана поможет. У капитана – настоящего, черного, одноглазого, - на лице такое выражение, будто он ждет того же от нее. Будто мысленно призывает техника.
Мифического техника, который бы залатал вспоротую обшивку, размял бы как пластилин мягкий от высочайших температур металл перебитого двигателя. Гвендолин вытягивает лапы на приборную панель и пытается, как шаман, вызвать к жизни своего механического подопечного.  Она конечно, техник, но вот совсем не мифический. В кроваво-красном свете аварийных световых лент на потолке черная бездна правой приборочной панели кажется пугающей. В ней отражается большеухая бело-рыжая голова с информационными очками-таблом на всю правую половину и перемазанной технической жидкостью щекой. Левая еще жива: показатели двигателей левого борта стремительно падают, и только один из них, как тихий сумасшедший в пьяной толпе, мигает зеленой галочкой.
Бум.
По падающему кораблю слишком легко попасть, и вот уже тихого сумасшедшего нет: его, быть может, зарезал нетерпимый пьяница, или утащили вездесущие полицейские. Левая панель еще мягко отдается на точные и быстрые движения лап. Но идти в технический блок уже поздно: пять из восьми двигателей выведены из строя нападающими.
Связист пытается вызвать кого-то с кораблей сопровождения. Чудесная белая кошечка, у которой глаза каким-то образом оказываются в полутьме кабины больше треугольной мордашки. Гвендолин снимает с виска полоску наголовного дисплея: мягкий голубой свет гаснет. В голове у нее удивительно чисто, а казалось бы, должна вся жизнь пролетать.
И то, как ее взяли в экспедицию на заброшенную святыню помощником техника. И то, как во время перевалочной высадки во время технического обслуживания техник получил серьезные ожоги. И то, как потом его место пришлось занять ей. И то, как изнуряющая экспедиция, наконец, преодолела первый из серьезных рубежей: достигли системы Большого Кота, где находилась Котиния. И то, как в составе трех кораблей попали в лапы патрулю. И то, как были с потерями сбиты два крысиных корабля, после чего слегка расхрабрившаяся экспедиция не смогла оценить последнего из истребителей, положившего, похоже, всех.
Но не пролетело. Не дрогнуло ничего. Между ребрами будто вакуум.
Совершать вынужденные посадки не было чем-то необычным: когда во всех воздушных портах ты нелегал, запчасти доставать приходиться темными путями и не всегда и не все есть под лапой. Гвендолин почему-то вспомнилось, как она, сидя однажды на теплом шершавом камне далекой отсюда планетки, подавала инструменты работающему специалисту, и вечерние лучи местного солнца играли золотым и медным на гладкой обшивке корабля. Теплый ветер пах пылью, песком и сухой травой. Было удивительно тихо.
Никогда этого больше не будет.
Очнулась она от резкого окрика капитана: он скомандовал всем отправиться в жилой, наиболее защищенный в случае падения, отсек. Обвешанная аппаратурой, словно киборг, кошечка-связистка на тонких лапках удивительно грациозно для ситуации прошла по кабине и исчезла в черном проеме прохода. Судя по всему, Гвен была последней из команды, оставшейся в кабине: кресла команды как красные пасти мертвых рыб – широко разинуты - и пусты. Механический глаз капитана смотрит на Гвендолин, как дуло пистолета.
В черной кабине на черном коте под красными лампами красный глаз. Как горькая карикатура на показатели панелей, его живой глаз - ярко-зеленый.
По капитану видно, что он-то никуда не пойдет. Ослушаться нельзя. Бросив последний взгляд на панели (исцарапанные в ее последних, судорожных попытках поднять мощность, когда от обиды и беспомощности мягкие лапки сжимались, выпуская когти наружу), кошка кивает своему командиру и, бросив все, идет в свою капсулу для сна.
Застегнуть на груди спасательный рюкзачок с самыми необходимыми предметами. Схватить с полки свой набор микро-инструментов в аккуратных делениях сумки-налапника. Рация. Механический скелет на плечевой сустав и ниже лежит на столе – разобран. Горькая ухмылка коснулась ее губ: а ведь хотела последние часы перед посадкой, когда корабли некоторое время должны были курсировать по орбите, собрать, наконец, эту штуку с изменениями. Теперь времени нет. Глоток воды из бутылки. Маленькая фигурка птички рядом с рабочей панелью.
Это так глупо.
Словно выбирать теплый свитер на похороны. Собственные похороны.
В этом будет жарковато, а вот этот – колется, на этом нелепый узор, а этот полнит. Этот пахнет лавандой, потому что бабушкин подарок. А этот подарила знакомая, помешанная на экологии и распродажах.
Потом она попыталась, свернувшись клубочком, уснуть – спрятаться от чудовищности ситуации. Секунды тянулись с периодичностью года. Снаряжение мешало, что-то впилось острым углом в ребра. Кошка вскочила, объятая внезапно нахлынувшими чувствами…
И в этот момент произошел удар.
***
Очнулась она от ужасного звука скрежета металла. Все тело и, в особенности, голова – сплошной судорожно бьющийся пульс болевых рецепторов. Ужасный грохот придавливал к земле, сжимая, сдавливая, лишая воздуха и вышвыривая из опустевшего черепа всякий намек на мысль. Гвендолин почувствовала по рту солоноватый знакомый привкус, влажный нос казался липким. Казалось, что есть только она – сжавшаяся до размера молекулы, атома, нейтрона, кварка –и грохот – все остальное, заполнившее вселенную.
Трахею сжало, и кошка закашлялась, вернувшись из тьмы. Голова все еще гудела, но теперь в пустотах черепной коробки обнаружился мозг и даже попытался функционировать на уровне осознанного «я».  «Я» испуганно и осторожно, робея, выглянуло из складок подкорки и принюхалось.
«Где я? Я…»
- …Гвен, - всплыло в густой вязкой патоке. Да, все верно. Гвен.
Металлический грохот, идентифицировавшись, внезапно сократился до отвратительного скрипа какой-то наполовину отвалившейся детали. Открыть глаза сил не было. В следующую секунду все ее существо обожгла горячая волна паники: паралич, увечье, может быть, медленная и неотвратимая смерть?..
Аккуратные попытки пошевелить собственными конечностями – волна боли и - облегчения. Все было на месте. Язык скользнул по носу, слизывая кровь.
Скрип действовал на нервы, не давая утонуть в темноте бессознанья.